Сто лет назад в отеле "Кавалетто" в Венеции умер британский подданный Фредерик Роуф (Frederick Rolfe, 1860–1913). В последнем письме, отправленном им незадолго до смерти Джастесу Стивену Сардженту, человеку, содержавшему его в последний год жизни, Роуф писал:

Последние несколько дней я провел в гондоле, встав на якорь у необитаемого острова Sacca Fisola, – не слишком далеко от цивилизации, чтобы всегда можно было добыть пресной воды, но в одиночестве, достаточном, чтобы тихо умереть в лодке, если дело до этого дойдет. Чтобы дать вам понять, до чего я измотан, скажу откровенно, что в итоге я не выдержал. Вот моя дилемма, опишу ее прямо. Если оставаться все время в лагуне, то лодка может пойти ко дну, я продержусь на плаву несколько часов, после чего меня заживо съедят крабы. Когда вода низкая, каждая отмель ими буквально кишит. Если же встать на якорь у какого-нибудь острова, то приходится все время бодрствовать, потому что как только я прекращаю двигаться, меня одолевают стаи водоплавающих крыс. Зимой они такие голодные, что набрасываются на любого неподвижного человека. Я уже испытал это на себе. Меня искусали.

Далее следует описание приспособления из цепей, которыми он гремел, чтобы отпугнуть крыс (те в итоге привыкли к шуму, забрались в лодку прямо по цепям и перегрызли веревки, с помощью которых он дергал за цепи). Письмо заканчивалось требованием прислать денег. Тем временем автор этого послания жил в удобных апартаментах в отеле, обедал в ресторане и даже принимал у себя гостей – последний из которых, человек по фамилии Уэйд-Браун, и нашел его мертвым.

Британский консул в Венеции Джералд Кэмпбелл разобрал бумаги покойного (а он в последние 15 лет своей жизни был писателем), пришел в ужас от их содержания, сложил все в сундук и отправил его адресату процитированного выше письма, священнику Джастесу Сардженту. Получив сундук и сопровождавшее его письмо консула, Сарджент пришел в страшное волнение (об этом свидетельствуют воспоминания литературных агентов, с которыми он общался как наследник Роуфа), запер сундук на замок и спрятал его на чердаке. Через полгода Сарджент, до той поры убежденный холостяк, женился (в тот момент ему было 57 лет), а когда десятилетие спустя к нему стали обращаться биографы Роуфа, предпочитал не отвечать на письма.

***
Часть литературного наследия Фредерика Роуфа, тем не менее, пребывала вне загадочного сундука Сарджента. До отъезда в Венецию он успел опубликовать сборник итальянских сказок в народно-католическом духе "Истории, которые мне рассказал Тото", исторический опыт "Хроники дома Борджиа", роман "Адриан Седьмой", переводы из Омара Хайяма и еще два прозаических текста. Известным литератором он не был, но у каждого из его текстов был круг почитателей, с годами расширявшийся. Его ценили немногие, но весьма достойные люди.

Но был помимо этих книг еще один текст, который привлекал – уже после смерти автора – едва ли не большее внимание, чем напечатанные работы. "Венецианские письма" Роуфа распространял лондонский книготорговец и библиофил Кристофер Миллард – распространял осторожно, то есть исключительно среди тех, кто мог понять и оценить их содержание, не поднимая скандала.

Письма из Венеции адресованы Чарльзу Мейсону Фоксу, состоятельному лесопромышленнику из Корнуэлла. Их знакомство с Роуфом произошло в июне 1909 года в Венеции; Роуф распознал в Фоксе и путешествовавшем вместе с ним Джеймсе Стюарте Кокертоне гомосексуалов и сумел оказаться им полезным, познакомив с кругом молодых венецианцев, оказывавших сексуальные услуги состоятельным иностранцам. Труды Роуфа были, очевидно, вознаграждены. Письма, которыми он впоследствии бомбардировал Фокса, фактически представляют собой рекламу прекрасных юношей, которые, тяготясь нищетой, с нетерпением ждут возвращения богатых британцев. Описания морских экскурсий в компании "молодых гондольеров", приятных вечеров, проведенных с ними в ресторане, и сладостных ночей в небольшом отеле в Бурано перемежаются с отчаянными просьбами о деньгах и настойчивыми приглашениями снова посетить Венецию. Впрочем, написаны эти письма блестяще. Очевидно, что сутенером класса люкс пытается работать очень талантливый литератор. "Венецианские письма" были нормальным образом опубликованы лишь в 1974 году, когда этот текст давно стал классикой подпольной гей-литературы.

Джастес Сарджент, хранивший в своем сундуке бумаги Роуфа, адресованные себе письма уничтожил. И поступил, вероятно, самым разумным образом: Мейсон Фокс, этого не сделавший, стал в итоге жертвой шантажа, который стоил ему деловой репутации, а его приятель Кокертон был вынужден спешно эмигрировать в Австралию, где скромно жил в гостинице и публиковал (анонимно) переводы из Апулея.

Не стоит объяснять, что сам Сарджент оказался наследником Роуфа по той же причине, что Мейсон Фокс – адресатом его настойчивых посланий. Только в отличие от Фокса Сарджент – в приливе доверчивости – взял на себя финансовые обязательства по отношению к бедствующему литератору: он посылал ему ежемесячное содержание в обмен на литературные права. Роуфу удалось убедить священника, что книга, над которой он работает, окупит все эти расходы.

***
В Венецию Фредерик Роуф попал в августе 1908 года, за пять лет до смерти. Он прибыл туда в компании Ричарда Докинза – оксфордского профессора, занимавшего кафедру византинистики и современного греческого языка и литературы. Докинз, к тому моменту человек вполне состоятельный, много путешествовал по южной Европе и северной Африке, где занимался полевыми лингвистическими исследованиями, собирал местный фольклор и удовлетворял свои сексуальные фантазии без боязни стать жертвой общественного скандала. Докинз часто приглашал в путешествия компаньонов, и в 1908 году таким компаньоном стал Роуф.

Они познакомились за два года до поездки в доме других благотворителей Роуфа, семейства Пири-Гордонов. Докинза страшно заинтересовал эксцентричный гость, который мог вести разговор на ученые темы, нести с видом эксперта совершеннейшую чушь, но делать это настолько талантливо и с такой страстью и красноречием, что собеседник совершенно забывал о реальности. Последовала пространная и откровенная переписка, завершившаяся приглашением в совместное путешествие. Докинз, сам того не зная, на пять следующих лет подарил венецианцам странного городского персонажа: склонного к чрезмерной роскоши человека без средств, обладавшего природным талантом жить за чужой счет, умевшего элегантно влезать в долги и мужественно переносившего нищету. В течение пяти лет, проведенных в Венеции, Роуф перемещался из хороших отелей в дешевые комнаты, пользовался гостеприимством живших в Венеции британцев, месяцами жил на воде в собственной гондоле, зимовал в местном гребном клубе, членом которого ему удалось стать, и даже попадал в госпиталь с двусторонним воспалением легких, от которого оправился, уже приняв последнее причастие. Все это время он писал бесконечные письма огромному количеству людей, подробно отчитываясь о своих мытарствах и требуя – с мольбами, а иногда и с угрозами – прислать ему денег.

Первый, от кого он их получил в Венеции, был, собственно, привезший его туда Докинз. Утомившись излишествами и роскошествами, которые позволял себе Роуф, Докинз после ссоры покинул приятеля, оставив ему денег на обратный билет. Роуф снял на эти деньги апартаменты в отеле на площади Святого Марка.

***
Поездка в Венецию не была первым путешествием Роуфа в Италию. Напротив – он ехал туда как знаток и поклонник всего итальянского, как человек, в один период жизни печатавшийся под именем "барон Корво" и утверждавший, что этим титулом его наделила герцогиня Сфорца Чезарини. Кроме того, утверждал Роуф, она сделала его своим внуком и взяла его на полное содержание. Именно в этот период своей жизни он сочиняет итальянские сказки – они появляются сначала в журнале The Yellow Book, а в 1898 году и отдельной книгой за авторством барона Корво.

Книга "Истории, которые мне рассказал Тото" имела успех у критики, но денег благородному автору не принесла. Эпизод с баронством закончился для Роуфа плачевно отнюдь не по литературным причинам: еще до выхода книги он решил купить за счет герцогини дом в городке Крайстчерч, обманывая в процессе переговоров и герцогиню, и продавца недвижимости. Последовал громкий скандал, графиня прекратила присылать Роуфу деньги и публично заявила, что он не является ее родственником. Удачный литературный псевдоним перестал быть таковым раньше, чем о нем узнала читающая публика. Свои следующие книги Роуф подписывал настоящим именем. Но в читательской памяти XX века задержался именно "барон Корво".

***
Роуф познакомился с герцогиней Сфорца Чезарини, будучи студентом Шотладского католического колледжа в Риме в 1889 году. Для студента он был уже немолод – ему шел тридцатый год, – но, обратившись в католичество четырьмя годами ранее, он не терял надежды стать священником. Десять лет до этого Роуф проработал учителем в различных школах для мальчиков – один из его бывших воспитанников, Марио Сфорца Чезарини, и познакомил его в Риме с герцогиней, главой своего семейства. По крови герцогиня была англичанкой – итальянский титул и поместья достались ей от мужа, к моменту ее знакомства с Роуфом уже покойного. Герцогиня (ей было около семидесяти) и будущий священник понравились друг другу, и когда Роуфа изгнали из католического колледжа за недостаточное прилежание и полное отсутствие священнического призвания, он провел в гостях у герцогини больше полугода. Именно в ее загородном поместье в Гензано на берегу озера Неми в тридцати километрах к югу от Рима и происходит действие "Историй, которые мне рассказал Тото". Автор этих историй, молодой обеспеченный господин, занимающийся на досуге живописью и фотографией, беседует с юным слугой, сопровождающим его в походах по окрестностям и ассистирующим при фотографировании. Мягкий юмор этого человека, готового часами слушать поэтическую дребедень собственного слуги и затем превращать ее в изящные литературные безделицы, имеет мало общего с неистовством и злословием автора "Венецианских писем" и "Адриана Седьмого".

Восемь лет, прошедшие между отъездом из Рима и прибытием в Венецию, Роуф провел в нищете и безуспешных попытках заработать на жизнь – сначала живописью и фотографией, а потом литературным трудом. Роуф изобретал приспособления для подводной фотосъемки и пытался продать его за бешеные деньги. Целый год он расписывал знамена для католических процессий в городке Хоулиуэлл в Уэльсе – чтобы потом потребовать за них (в дополнению к полному содержанию и квартире) тысячу фунтов.

Роуф взял дешевый заказ на историческое исследование о роде Борджиа, написал книгу, в которой страстно защищал незаслуженно оклеветанных, по его мнению, членов этого семейства, в процессе работы увлекся составлением родового древа Борджиа (диаграмма, составленная из листов толстой бумаги, полностью покрывала пол в его комнате) и уже по выходе книги пытался продать свое древо всем научным организациям, которые только смог найти (включая Британский музей), – и опять же за нереальную по тем временам сумму в тысячу фунтов.

Роуф работал литературным рабом у ветерана англо-бурской войны полковника Томаса: связно изложив взгляды полковника на развитие сельского хозяйства в Южной Африке, Роуф после выхода книги снова требует у него ту же тысячу, начинает тяжбу, которую проигрывает, добавив к своим долгам покрытие издержек по процессу.

Каждое начинание Роуфа поначалу казалось умеренно успешным, обещало плодотворное развитие, но затем оборачивалось разочарованием, ссорами с издателями или заказчиками, гневными письмами, публичными оскорблениями и полным крахом. Этот цикл воспроизводился с каждой из десяти его книг. Лишь пять из них были опубликованы при жизни автора.

***
Первый биограф Роуфа, Эй Джей Симонс, так описал свои впечатления от прочтения "Венецианских писем": "Передо мной был невольный отчет о последовательном разрушении души". То же можно сказать и о жизни автора этих писем: смерть в Венеции в 1913 году была финалом катастрофического существования, разрушавшего с течением лет все созидательное, что было в Роуфе. С течением времени поэзия превращается в его текстах в изощренную механику поношений и ругани. Уистан Оден называл Роуфа "величайшим мастером хулы в английском языке". В первой из историй, рассказанных Тото, перевод которой я привожу ниже, этот мастер еще не проявляет себя.

P.S. Я отошла от принятого по-русски написания "Рольф" из чисто фонетических соображений: люди, лично знавшие писателя, оставили свидетельства, что он произносил свою фамилию "Роуф".

Мы публикуем рассказ барона Корво из сборника, который готовится к изданию на русском языке.


​
О Сан-Пьетро и Сан-Пауло
(из сборника "Истории, которые мне рассказал Тото")

Давным-давно, сэр, жители Рима стали строить две церкви – одну в честь Сан-Пьетро на Монте Ватикано, а другую – в честь Сан-Пауло за городскими стенами. И святые, бывало, все свободное время сидели на одном из райских балконов и смотрели за работой строителей; потому что каждый очень беспокоился за свою церковь. Сан-Пьетро хотелось, чтобы его церковь закончили раньше, чем церковь Сан-Паоло, так что каждый вечер, как только стемнеет, он оставлял ключи от рая на крыльце и просил своего брата, Сан-Андреа, присмотреть за вратами, пока он отойдет за угол на минуту-другую. А сам спускался в церковь Сан-Паоло и разбирал все, что строители положили за день; если же были какие-нибудь резные украшения или колонны или что-нибудь такое, что ему нравилось, он забирал их к себе в церковь, а дыры на их месте заделывал так искусно, что никто ничего не замечал. Так что у строителей церкви Сан-Пьетро дело шло споро, а у строителей церкви Сан-Пауло вовсе не двигалось.

Так продолжалось довольно долго, и на душе у Сан-Пауло день ото дня становилось все неспокойнее, и есть ему не хотелось, и ничего его не радовало. Санта-Чечилия хотела развлечь его своими новыми песнями, но он только разозлился, потому что сказал же, что жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью[1].

Как-то раз, наблюдая с балкона за строительством, он увидел, как в его церковь вносят две желтые колонны, самого редкого и ценного дерева, присланные из далекой страны, названия которой я не знаю. Сан-Пауло был так восхищен, что спустился к вратам и обратился к Сан-Пьетро: "Скажи мне, будь добр, видал ли ты колонны прекраснее этих?" Но Сан-Пьетро сказал только, что колонны и впрямь симпатичные, и попросил Сан-Пауло отойти, чтобы он мог запереть врата, а то понабегут еще всякие негодные души.

А вечером, сэр, когда стемнело, Сан-Пьетро спустился на землю, выкрал эти две желтые колонны и поставил их в собственной церкви. Утром Сан-Паоло, который всю ночь только и думал, что о своих новых колоннах, отслужил литургию по образцу Великой пятницы, потому что она короче, и поспешил на балкон – насладиться видом своей церкви с прекрасными желтыми колоннами. Увидев, что их там уже нет, он расстроился, удалился в тень, присел и задумался, что же теперь делать. После долгих размышлений он убедился, что его ограбили, и, зная, что украв однажды, вор не остановится, пока его не поймают, решил всю ночь наблюдать за своей церковью, чтобы узнать, кто же похитил колонны.

Днем строители церкви Сан-Паоло установили еще две желтые колонны, две колонны из порфира и сверх того две зеленые. Сан-Паоло восхищенно взирал со своего балкона, радуясь их изяществу, потому что знал, что перед такой красой вор не устоит, и поймать его не составит труда.

После Ave Maria он познакомился с одним из ангелов, как раз надевавшим доспехи в вахтенной – перед тем, как заступить на один из караульных постов вокруг Града божьего, где они днем и ночью несут дежурство. Эти ангелы, сэр, в сто локтей ростом, и Сан-Паоло попросил того, что дежурил неподалеку от врат, спрятать его под своими крыльями – тогда он обнаружил бы вора, а его самого никто бы не заметил. Ангел ответил, что рад стараться; Сан-Паоло ведь был римский гражданин, и на небе его уважали; так что когда наступила ночь, Сан-Паоло спрятался под покровом его перьев.

Тут он увидел, как Сан-Пьетро выходит из врат рая, и свет, из которого состоят тела святых, последовал за ним, поэтому в окутавшей землю тьме Сан-Паоло было видно все, что тот делал. Он взял новые желтые колонны, обе колонны красного порфира и подхватил еще и зеленые – это как вам, сэр, поднять шесть кистей; он направился к своему храму на Монте Ватикано и установил их там. А затем заделал места, из которых он вынул колонны, чтобы никто ничего не заметил, и вернулся на небо.

Сан-Паоло встретил его у ворот и обвинил в воровстве, но Сан-Пьетро ответил заносчиво, что он правитель всех апостолов, и потому имеет право на лучшие колонны для своей церкви. Сан-Паоло ответил, что однажды он уже имел случай лично противостать Сан-Пьетро, потому что он подвергался нареканию (это было в Антиохии, сэр)[2]; после чего разговор пошел на повышенных тонах, и под конец этой ссоры святые так раскричались, что Padre Eterno, восседавший на громадном белом троне, послал Сан-Микеле-Арканжиоло привести к Нему спорщиков.

И тогда Сан-Пауло сказал:
– О, Re dei secoli, immortale et invisibile![3] Граждане Рима строят сейчас две церкви – одну в мою честь, а другую – в честь Сан-Пьетро. Я давно уже заметил, что строительство моей церкви, кажется, совсем не продвигается, тогда как у Сан-Пьетро церковь уже почти готова. Позавчера (а сегодня у нас суббота), в церкви моей установили две желтые колонны, красоты необычайной, о Signor Iddio[4], однако ночью их кто-то украл. Вчера же установлены были целых шесть колонн – две желтых, две зеленых и еще две из порфира. Сегодня я решил посмотреть, не украдут ли и их, и увидел, как Сан-Пьетро сошел вниз и установил эти самые колонны в своей церкви на Monte Vaticano.

Тогда Padre Eterno обратился к Сан-Пьетро и спросил, не желает ли тот что-то сказать.

И Сан-Пьетро ответил:
– О Re del Cielo! Я давно научился не отрицать того, об истинности чего La Sua Divina Maestà[5] и так знает; я признаю, что взял колонны, и не только их, из церкви Сан-Пауло и установил их собственной церкви. Тем не менее, мне хотелось бы указать, что никакого воровства здесь не было. О Dio Omnipotente[6], Вы соизволили сделать меня главой коллегии апостолов, хранителем ключей от рая и главой Вашей церкви на земле, так подобает ли церквам, которые люди строят в мою честь, быть менее величественными, чем те, что они создают в честь Сан-Паоло? Поэтому? когда я брал колонны, по поводу которых Сан-Паоло затеял этот жалкий спор, я был в своем праве – в праве, принадлежащем мне по рангу, который Вы, lo Splendore Immortale della Sua Maestà[7], милостиво соблаговолили мне даровать.

Только эта защита не удовлетворила Padre Eterno. Он заявил, что сама секретность, с которой осуществлял свои замыслы Сан-Пьетро, доказывает, что он знал, что поступает так, как поступать не должно, и что, кроме того, несправедливо было отнимать у людей, строящих церковь Сан-Паоло, изящные вещицы, на которые они потратились, чтобы воздать Сан-Паоло честь. И Он предостерег Сан-Пьетро от повторения подобных вещей.

На следующий день была феста, и строители не работали; в понедельник же они установили в церкви Сан-Паоло несколько лазуритовых и малахитовых плит, и ночью Сан-Пьетро, которому в смелости и дерзости нет равных среди людей, имел наглость забрать эти плиты и установить в собственной церкви – прямо на глазах у Сан-Паоло, который наблюдал за его работой, стоя у врат рая. Когда он вернулся, Сан-Паоло уже успел пожаловаться Padre Eterno, и Сан-Пьетро опять отругали и предупредили, что если он будет упорствовать в своем непослушании, от наказания его не спасут ни высокий чин, ни польза, какую обычно он приносит, ни хорошее поведение.

На следующий день, во вторник, в церкви Сан-Паоло установили чудесный baldachino из яшмы и лилового гранита, подарок турецкого султана, а ночью Сан-Пьетро спустился, как обычно, на землю и утащил его к себе. В третий раз Сан-Паоло пожаловался Padre Eterno, и тогда созвали к Нему весь Небесный суд, и был оглашен приговор.

Padre Eterno сказал, – и голос его, сэр, звучал как раскаты грома, – что Сан-Пьетро повинен в том, что, ослушавшись указания Бога и движимый тщеславием, присваивал собственность Сан-Паоло и переносил ее в собственную церковь на Монте Ватикано; и что вследствие его действий церковь Сан-Паоло никак не могли закончить; постановлялось же, что до конца времен великая церковь Сан-Пьетро в Риме так никогда и не будет закончена. А кроме того, добавил Padre Eterno, чтобы не поощрять доносчиков и ябедников, церковь Сан-Паоло за городскими стенами, хоть и будет закончена, обречена на разрушение и разорение, и сколько раз будут ее отстраивать, столько же раз будет она разрушаться.

И вы сами видите, сэр, что церковь Сан-Паоло то и дело горит или взрывается[8], а церковь Сан-Пьетро строители так до сих пор и не покинули.

(Перевод с английского Ольги Серебряной.)