У одного барона рождались дочери: первая, вторая, третья и так далее. Когда родилась восьмая, барон понял, что титул – вместе с родовым поместьем – ему придется передать четвертому кузену, а дочерей последовательно выдавать замуж. В прошлые времена эту печальную историю можно было использовать как пример катастрофического невезения, действия злых сил, неудачной женитьбы и т.д. и т.д. В наши времена история барона становится одним из основных аргументов в борьбе за гендерное равноправие при наследовании английских аристократических титулов. Судьба идей, идей уже состоявшихся, нередко бывает причудливой – британский феминизм, очевидно, дозрел до того, что прибегать к его аргументативному арсеналу начали силы, заведомо ему враждебные.
Начало аристократической кампании в защиту женского равноправия положила публикация обращения к парламенту, которое подписали более двухсот членов благородных семейств. Они призвали законодателей отменить "устаревшие и явно несправедливые правила наследования". Обращение, разумеется, связано с новым порядком наследования королевской власти, вступившим в силу в конце апреля: парламентский акт о наследовании 2013 года устанавливает гендерное равноправие среди младенцев, рожденных в королевской семье после 28 октября 2011 года. Младшие братья лишаются преимущества по отношению к своим старшим сестрам. Если посмотреть на вещи практически, то дело идет о том, что наследником британского престола станет первый ребенок герцога и герцогини Кембриджских – вне зависимости от пола.
В декабре прошлого года, когда акт был только законопроектом, заместитель премьер-министра Великобритании, либеральный демократ Ник Клегг назвал его "исторической вехой, кладущей конец вековой дискриминации женщин в британской королевской семье". Лорд Трефгарн, выступавший против принятия этого закона, заявил тогда в Палате лордов, что закон станет первой ласточкой (или, по-английски, первым зайцем) перемен, которые ждут порядок наследования вообще. Группа аристократов-реформаторов подхватила это выражение и назвалась "зайцами".
Зайцы требуют, чтобы дочерям в благородных семействах были предоставлены равные с сыновьями права на наследование титулов и родовых поместий. Графиня Клэнкарти, супруга девятого графа Клэнкарти и мать единственной дочери, обосновывает требование просто: "Правила наследования – единственный в современной британской жизни пример узаконенного отношения к женщине как к существу второго сорта. Все строится на том, что мальчики лучше девочек. Мальчик предпочтительней, потому что он будет заботиться о поместье. Но если есть поляна для игры, то она должна быть ровной". И в этом месте – чтобы придать сугубо феминистскому дискурсу теплый человеческий оттенок – рассказывается история барона, окруженного любящими дочерями, которые не унаследуют, однако, родового гнезда. История, способная тронуть даже самое зачерствелое сердце.
Но не ясный ум. В леволиберальной Guardian обращение зайцев подвергли жестокому осмеянию. Кэтрин Беннет пишет, что злополучному барону если и стоит винить кого-то в несчастье, то исключительно себя самого: не надо было слишком рано отказываться от воспроизводства – возможно, девятый ребенок родился бы мальчиком. Леволиберальное веселье вполне понятно: бороться за равенство для аудитории Guardian означает бороться за отмену аристократических привилегий в целом – в том числе за отмену Палаты лордов как института. Если поляна игры, как выражается графиня Клэнкарти, должна быть ровной, то и аристократические привилегии надо сделать общедоступными. Равноправие – это равноправие для всех, а не для двух полов внутри привилегированного сообщества.
Аристократы, апеллирующие к гендерному равенству, надеются найти понимание у общества, воспринимающего достижения феминизма как данность. Это некое поп-понятие феминизма, за которым не стоит ни содержательной истории, ни борьбы идей. Можно было бы назвать действия благородных зайцев ханжескими, то есть намеренно не берущими в расчет неудобную сторону реальности, но определение "ханжеский" я заготовила для британского государства.
Само же многообразие обращений к выхолощенной идее женского равноправия иначе чем комичным не назовешь. Зайцы-аристократы, само сегодняшнее существование которых объясняется многовековым действием майората, обращаются в гендерных либералов, начисто забывая о политических корнях феминизма – о том, что он начинался с движения суфражисток, боровшихся за равные избирательные права для женщин, и с экономической борьбы за равные зарплаты. В то же время либеральное государство, инкорпорировавшее в себя как раз политические достижения феминизма, вдруг начинает выступать – в начале XXI века! – в роли аристократической тетушки, устраивающей браки ради наилучшего продолжения рода.
Красивая комедия положений – вот только наслаждаться ей с чистой совестью можно лишь будучи уверенным, что общество, наблюдающее за представлением, действительно осознает весь его комизм. Как только комизм перестанет быть самоочевидным, феминизму придется заново утверждать свои принципы. Такое у идей свойство – со временем они запутываются и требуют новых и новых прояснений.
Радио Свобода
Начало аристократической кампании в защиту женского равноправия положила публикация обращения к парламенту, которое подписали более двухсот членов благородных семейств. Они призвали законодателей отменить "устаревшие и явно несправедливые правила наследования". Обращение, разумеется, связано с новым порядком наследования королевской власти, вступившим в силу в конце апреля: парламентский акт о наследовании 2013 года устанавливает гендерное равноправие среди младенцев, рожденных в королевской семье после 28 октября 2011 года. Младшие братья лишаются преимущества по отношению к своим старшим сестрам. Если посмотреть на вещи практически, то дело идет о том, что наследником британского престола станет первый ребенок герцога и герцогини Кембриджских – вне зависимости от пола.
В декабре прошлого года, когда акт был только законопроектом, заместитель премьер-министра Великобритании, либеральный демократ Ник Клегг назвал его "исторической вехой, кладущей конец вековой дискриминации женщин в британской королевской семье". Лорд Трефгарн, выступавший против принятия этого закона, заявил тогда в Палате лордов, что закон станет первой ласточкой (или, по-английски, первым зайцем) перемен, которые ждут порядок наследования вообще. Группа аристократов-реформаторов подхватила это выражение и назвалась "зайцами".
Зайцы требуют, чтобы дочерям в благородных семействах были предоставлены равные с сыновьями права на наследование титулов и родовых поместий. Графиня Клэнкарти, супруга девятого графа Клэнкарти и мать единственной дочери, обосновывает требование просто: "Правила наследования – единственный в современной британской жизни пример узаконенного отношения к женщине как к существу второго сорта. Все строится на том, что мальчики лучше девочек. Мальчик предпочтительней, потому что он будет заботиться о поместье. Но если есть поляна для игры, то она должна быть ровной". И в этом месте – чтобы придать сугубо феминистскому дискурсу теплый человеческий оттенок – рассказывается история барона, окруженного любящими дочерями, которые не унаследуют, однако, родового гнезда. История, способная тронуть даже самое зачерствелое сердце.
Но не ясный ум. В леволиберальной Guardian обращение зайцев подвергли жестокому осмеянию. Кэтрин Беннет пишет, что злополучному барону если и стоит винить кого-то в несчастье, то исключительно себя самого: не надо было слишком рано отказываться от воспроизводства – возможно, девятый ребенок родился бы мальчиком. Леволиберальное веселье вполне понятно: бороться за равенство для аудитории Guardian означает бороться за отмену аристократических привилегий в целом – в том числе за отмену Палаты лордов как института. Если поляна игры, как выражается графиня Клэнкарти, должна быть ровной, то и аристократические привилегии надо сделать общедоступными. Равноправие – это равноправие для всех, а не для двух полов внутри привилегированного сообщества.
Аристократы, апеллирующие к гендерному равенству, надеются найти понимание у общества, воспринимающего достижения феминизма как данность. Это некое поп-понятие феминизма, за которым не стоит ни содержательной истории, ни борьбы идей. Можно было бы назвать действия благородных зайцев ханжескими, то есть намеренно не берущими в расчет неудобную сторону реальности, но определение "ханжеский" я заготовила для британского государства.
Кейт Гаррауэй на плакате "Сохраним Британию фертильной"
Параллельно с общественной кампанией зайцев-аристократов в стране стартовала рекламная кампания "Сохраним Британию фертильной". Ее лицом стала телеведущая Кейт Гаррауэй. На рекламных плакатах она изображена беременной, тогда как ее лицо искусственно состарено. Реальной Гаррауэй 46 лет, с плаката на нас смотрит семидесятилетняя женщина. Идея кампании в том, чтобы проинформировать британских женщин о резком снижении фертильности после сорока лет и заронить в них идею, что детей все же следует заводить пораньше. И здесь реакция леволиберальной Guardian была куда более жестокой: Барбара Эллен назвала кампанию женоненавистнической, справедливо отметив, что для появления ребенка на свет нужны как минимум двое: мужчина и женщина. Решение об откладывании материнства принимает далеко не всегда женщина. Очень и очень часто детей заводить не хочет как раз мужчина – из экономических, эгоистических или каких-либо еще соображений. Поэтому если государству и следует проводить кампанию на эту тему, то адресатом ее должны стать как раз мужчины: это им надо втолковывать, что жить многие годы с одной партнершей, отказываясь заводить детей, а потом жениться на молодой и радоваться их появлению, социально безответственно. Сосредоточить кампанию на женщинах – значит вернуться к дофеминистскому пониманию женского тела как детородной машины. Настоящим ханжеством следует назвать именно этот подход.Само же многообразие обращений к выхолощенной идее женского равноправия иначе чем комичным не назовешь. Зайцы-аристократы, само сегодняшнее существование которых объясняется многовековым действием майората, обращаются в гендерных либералов, начисто забывая о политических корнях феминизма – о том, что он начинался с движения суфражисток, боровшихся за равные избирательные права для женщин, и с экономической борьбы за равные зарплаты. В то же время либеральное государство, инкорпорировавшее в себя как раз политические достижения феминизма, вдруг начинает выступать – в начале XXI века! – в роли аристократической тетушки, устраивающей браки ради наилучшего продолжения рода.
Красивая комедия положений – вот только наслаждаться ей с чистой совестью можно лишь будучи уверенным, что общество, наблюдающее за представлением, действительно осознает весь его комизм. Как только комизм перестанет быть самоочевидным, феминизму придется заново утверждать свои принципы. Такое у идей свойство – со временем они запутываются и требуют новых и новых прояснений.
Радио Свобода